Художник-монументалист Денис Губарев о творчестве и о себе. 

В фойе театра Толстого в конце октября открылась выставка «Мои Петроглифы» (6+) нашего земляка и художника-монументалиста Дениса Губарева. Он представил серию портретов своих учителей, выполненных в монументальной технике сграффито.

Высшая ступень 

— Денис Васильевич, если говорить предметно, то напомню о том, что все знают: в Липецком театре имени Толстого вы, словно птицу Феникс из пепла, воссоздали монументальное панно Константина Эдельштейна. Мне кажется, чтобы сделать подобную вещь, художник должен почувствовать пространство, некую проматерию, как некое вместилище, и только после этого обратиться к темам полотна и соединить их. По-моему, сверхсложная задача, даже если вы считаете эту полузабытую сферу искусства — сграффито — своей «песней». В связи с этим хочу спросить: трудно быть монументалистом? И если трудно, то зачем вообще этим занимаетесь? Разве недостаточно быть просто художником?

— Да, задача была головоломная. Дело тут даже не в давности работы автора и в полузабытой технике сграффито, которую я, пожалуй единственный на сегодняшний день, популяризирую. И написал об этом книгу-учебник. Вот и себя похвалил! (И рассмеялся.) Просто задарма Бог никуда не пускает.

— Ну да, и на помощь не приходит, если плохо кто городит. Не хочется разрушать миф о талантливых живописцах, но истина дороже. Что там коллеги ваши написали, после чего фреска стала «умирать»?

— Понимаете, монументалист — это профессия. Есть художники-станковисты, есть — монументалисты. Это как физики-атомщики и физики оптики. Принципам монументализма, которые были у нас, к слову, и в Древней Руси в работах наших иконописцев, долго учатся. В иерархии жанров монументальное искусство составляет высшую по сложности работы ступень. Мы должны учитывать всё: архитектуру, живопись, философию. Не просто изобразить что-то, а выразить и вписать в пространство — зданий, улиц, площадей, скверов. Представлять, как человек будет это воспринимать, как откликнется на произведение. Если достаточно сложно вообще написать любую сильную картину, то во сто крат сложнее сделать эту вещь в архитектуре. Потому что те условия, которые диктует пространство, заставляют увеличивать усилия художника в кубе, в четвёртой, в любой степени.

Где-то между будущим и прошлым 

— А ещё мы должны понимать, что монументальное искусство, как и всякое большое искусство, работает вдолгую. Поэтому оно и на века, и делается из такого материала, который долговечен. Монументалист думает о дальнем будущем, а не только о завтрашнем дне.

С Эдельштейном случай показательный. В 1980-х ещё более-менее внятно реконструировали это панно в родной технике сграффито. Там два слоя: один терракотовый, а второй — цвета светлого песка. И сверху по сырому он делал фресковую подписку, по всем двум слоям: и по верхнему, и по нижнему. В советское время ещё помнили эту технику. А в 1990-е годы народ просто приходил с кисточками и палитрой и, так сказать, делал красиво. Как это у нас любят: а давайте-ка улучшим.

Эти «улучшения», конечно, сказались сильно. Штукатурка должна дышать, а так как они её запечатали маслом, начала расслаиваться. Верхний слой катастрофически пострадал, поэтому мы его решили полностью изменить, используя современные материалы, которые соответствуют изначальным. И сверху сделали имитацию фрески силикатными красками. По виду не отличить от утраченного слоя оригинала. В общем, интересная для меня работа была. И я теперь считаю Эдельштейна своим учителем, хотя никогда его не видел в жизни. Если до этого думал, что сграффито — более фасадная техника, то, поработав с Эдельштейном, понял, что всё это красиво и живописно возможно использовать. Он как будто влил в меня силу и убеждённость. И студентов сейчас в Строгановской академии этому учу. То есть, с одной стороны, мы подарили Липецку и себе память, а с другой — есть теперь возможность перебросить мостик в будущее.

Преобразуя пространство и человека 

— Вы говорите, что искусство должно работать на будущее. Соответственно, чтобы у потомков хватило ума и вкуса это понимать. Можете привести пример, когда то или иное произведение воздействовало на поведение людей?

— Вообще в истории монументализма большое число таких воздействий. Если говорить непосредственно о себе, то приведу пример своего сграффито «Ожидая рассвет» в подмосковной деревне Хребтово. На стене заброшенного клуба я сделал рисунок девушки, предвкушавшей новую жизнь. И родилась картина эта как будто из небытия. Когда начинал работу, размышлял, кто на неё будет смотреть. Рядом с клубом стоит храм. Половина деревни воцерковлённых, половина — светских людей. И тех, и этих надо уважить в каком-то смысле. Но искусство существует не для того, чтобы приседать перед людьми, потакать уровню обывателя. Уважить — это проникнуть в сердце человека и подтянуть до уровня. То есть
не унижать, а возвышать — цель искусства.

И я стал размышлять, как это всё скрестить… И само собой у меня вышел образ Владимирской Богоматери. Образ родился в процессе. То есть это не прямая Богоматерь, а черты её, а так это, в принципе, светский образ девушки. Но всё равно рисунок подтверждал эту религиозную идею Богоматери, которая для любого человека, живущего в России, — положительный образ, образ возрождения.

Там рядом кусты, куда, простите, местное население ходило по своим делам. А тут я заметил, всё чаще подходят к панно, в глазах — всё больше удивления и интереса. Ну, думаю, если в кусты рядом не сворачивают по нужде, значит, сильное произведение!

А вообще же наши люди культурны и восприимчивы к культуре. Это в нас генетически заложено. Нужно только показать им, что вот ты человек, такой красивый и внешне, и внутренне, и для тебя эта красота создана. Иди к ней, подтягивай себя, живи.

Например, спускаемся в метро в Москве на станции «Комсомольская», где над головой — мозаика Павла Корина. Художник исследовал архитектурно-пространственную ситуацию, нашёл уникальный пластический ход — показать всю воспрянувшую историю России, которая летит как бы над человеком, вошедшим в метро и погрузившимся во всё великолепие этой мозаики. Там и Александр Невский, и Сталин, и Ленин, и мавзолей… И это не подавляет, а возвышает. Ты словно сам находишься внутри этой хорошей российской истории. И вся она — твоя. Монументальная живопись всегда возвеличивала человека труда.

Понимать надо 

— Сейчас граффити разного качества, в том числе и в Липецке. Это можно считать монументализмом?

— Я в этой жизни призван творить, а не критиковать. Но всё же скажу: всё, что относится к искусству, должно быть судимо критериями искусства, а не «я так вижу, и мне всё равно, что вы об этом думаете». Есть работы, сделанные на достаточно высоком уровне. А есть такие, про которые не только я говорю, что ребята из баллончика просто стреляют. И я тоже понимаю, что этим ребятам, которые граффити занимаются, надо самовыражаться. Нужно этим художникам выделять отдельные агломерации, не на центральных площадях. Как, опять же, в Москве, на Волхонке, у Каменного моста, на торце здания нарисовали Минина и Пожарского прямо по впадинам окон. Это недопустимо, такие вещи надо решать с архитекторами и вообще со всеми. Ведь это не просто раскрасить какую-то скучную будку во дворе или некрасивый забор. Там центр города, то есть вещь не проходная должна быть. И заниматься проектировкой такого должны не работники ЖЭКов.

Ещё вдогонку пример, как реализуется подход коммунальщиков в искусстве. На Тверской в Москве, на фасаде дома Наркомлеса, была очень красивая и известная работа Владимира Фаворского. Она в таком серо-красном сочетании была. И тут смотрю на фотографию: деревья стали зелёными. Не может быть, думаю. Поехал, посмотрел. И правда — зелёная листва на красном фоне. Значит, пришли ребята, взяли кисточки, подумав: «Ну как же так, листья должны быть зелёными». И покрасили их. А что это Фаворский, никого не волновало.

В Липецке есть граффити доктора, сложившего ладони в молитве. Да, нам приятно, что врачи одухотворены, молятся за нас. Да, великий подвиг людей, конечно. Но давайте вспомним работу монументалистов Леонида Полищука и Светланы Щербининой на библиотеке 2-го мединститута в Москве. Какой там сверхмощный драматизм в объёме из четырёх стен 45 метров в длину и 12 — в высоту! Вот там врачи. И такое полотно могли сделать только гении. Это ответ на ваш вопрос, где монументализм, а где просто иллюстрирование.

Или идёт, к примеру, семья по Липецку, гуляет где-то в районе НЛМК. Видит прекрасный монумент, славящий человека труда. Дети говорят: «Папа, смотри, это металлург, как ты. Ты герой!» А если видят что-то непонятное, ни на что не похожее с надписью «металлург будущего», то могут спросить: «Папа, вот это — металлург будущего. А ты тогда кто?» Всё-таки над этим нужно думать и просчитывать такие моменты.

И ещё один пример приведу, который меня возмущает. Я окончил 5-ю школу в Липецке. И я, и мои одноклассники помнят легендарного баскетболиста на торце школьного здания. Вот приехал в Липецк, мне все говорят:«Баскетболиста убирают!» Как такое можно демонтировать? Ведь это же символ, не просто роспись по штукатурке. Да, я понимаю, время не стоит на месте, нужно ремонтировать, где-то что-то утеплять. Но тогда предложите взамен адекватный вариант, а не совершенно неразумное решение.

Чтобы создать

— А было такое, чтобы пространство оказывало влияние на вас и как-то диктовало, заставляло входить в объём?

— Я помню случай, произошедший со мной на Валааме, куда мы поехали после окончания института реставрировать собор. Огромный такой собор, великолепный, красочный. И был там нижний храм, я в него спустился после того, как несколько часов писал на лесах собора. Спустился, и сразу на колени упал. Так затянуло это пространство. Потому что там — ничего. Только низкие белые своды. И только маленькие иконки висят такими точечками. Сразу хочется помолиться. И ещё тогда я понял, что много лет оттачивался иконописный канон, например положение во гроб Христа или как писать «Троицу». Но двух одинаковых храмов не бывает. И художник-монументалист должен сам находить каждый раз формы для выражения своей идеи. Не тысячи художников за сотни лет, а он один за короткую свою жизнь. Это сложно.

— Мне кажется, каждая работа — поиск. Поэтому беспредельная. Давайте о вашем методе поговорим. Как вы работаете?

— Мне нужно находиться в балансе напряжения с темой. Допустим, есть мощная тема, военная. И ты должен довести себя до приблизительно такого же напряжения. Иначе тема тебя съест. Она будет мощна, а ты слаб. Тогда как художник ты не выстрелишь, будет просто лозунг. Или, наоборот, когда тема слабенькая, а ты перенапрягся, ты про тему забудешь, а только себя покажешь. То есть этот баланс необходимо выдерживать.

— Создать грандиозную гармонию, да ещё с ответственностью перед теми, кто во всём этом будет жить после нас. Это крест какой-то. Понимание своей миссии. Скажите, а были ли у вас искушения поддаться произволу внешних сил, отдать свой талант не на то?

— Было. Я занимался некоторое время фасадной живописью, преображал пространства Рублёвки. Были такие заказы, как я их называю, облака. То есть под какое облако встал, таким дождём тебя и намочит. Всё время ты погружён в то, что исполняешь прихоти заказчика.

— Я знаю, есть история про художника, которому был дарован талант. Но этот художник мог пойти красить забор. Там платят хорошо. И вот он красит, красит забор. Покупает себе мастерскую, дом, дачу. Всё купил и про запас отложил. Проходит 30 лет. Он берёт кисти, краски, подходит к мольберту — и начинает красить забор. Всё. Его талант и дар остался на заборе. Он променял его на 30 сребреников.

— Я понял вовремя, что есть деньги, работа, но не могу реализоваться творчески. Прожигаю жизнь на какие-то балясины. Смог отказаться от этого, перейти под другое облако. Стал общаться с людьми, которые делают интересные вещи, со скульптурами. И потихоньку сам стал что-то понимать, утверждать своё искусство. И не жалею об этом. Быть может, я не настолько свободен сейчас финансово, но в творческом плане получаю по максимуму.

— А мечта у вас есть?

— Да, и она вполне осуществима. Я хочу в Липецке организовать всероссийский фестиваль монументалистов. Раздать ребятам темы, ведь много есть толковых художников. Пусть они как-то высветятся. И мастер-классы сграффито можно провести. Ведь эта техника не висит в шкафу на крючке: каждый откроет и возьмёт. Есть такие вещи, которым самостоятельно не научишься. А также нужны личности, не только творящие искусство, но и творящие ту атмосферу и среду, в которых можно жить, процветать, развиваться, сохранять и совершенствовать искусство.

Беседовала Светлана Чеботарёва
Фото: Сергей Паршин