У Липецкого симфонического оркестра полукруглая дата — 35-летний юбилей. К рождению единственного профессионального симфонического оркестра Липецка и области приурочена наша беседа с его главным дирижёром и художественным руководителем Константином Барковым.

«И случай, бог изобретатель»

— Константин Владимирович, как вы стали дирижёром? — спросила я и приготовилась писать что-нибудь о мечте с детства и призвании.

— Всё произошло случайно, — неожиданно ответил маэстро, который за свою концертную жизнь дирижировал в лучших европейских и мировых залах, является лауреатом многих международных конкурсов. — Однажды мы поехали на гастроли во Францию с Курским симфоническим оркестром, главный дирижёр которого в первый же день серьёзно заболел. Его нужно было доставить обратно в Россию. Подошли ко мне и предложили встать за дирижёрский пульт только лишь потому, что тогда я был студентом дневного отделения Саратовской консерватории и параллельно работал в Саратовском государственном цирке. Сам я по специальности тромбонист, играл в оркестре цирка. А так как дирижёр у нас был уже в возрасте, тоже часто болел, то мне приходилось его заменять. Когда обратились ко мне во Франции, я удивился, потому что не был на тот момент дирижёром в классическом понимании этого слова, и объяснил: «Я в цирке встаю за пульт, но дирижирую клоунами, гимнастами, собачками — кем и чем угодно, но только не крупными произведениями известных композиторов, которые мы привезли»». А это были и симфонии Чайковского, и знаменитые увертюры русских композиторов, и неоконченная симфония Шуберта, и девятая симфония Дворжака. Но выбора не было, и мне сказали: «Что ты предлагаешь? Отменить тур и уехать домой?» Тогда я взял на себя смелость, вооружился партитурами. И в результате эти двухмесячные гастроли прошли достойно и красиво.
Вот тут началась моя «тема» дирижирования. Я стал задумываться, как это всё дальше узаконить. Ведь по образованию я не был дирижёром, но за плечами консерватория Саратова, до этого — музыкальное училище. И опять вмешался случай: в составе Курского симфонического оркестра было несколько музыкантов из Ульяновска, которые предложили мне после гастролей приехать познакомиться с коллективом, потому что их главный дирижёр уезжал. Согласился, меня прослушали — дирижировал шестую симфонию Бетховена, и задержался на 12 лет. Там я познакомился со своим педагогом, Фуатом Мансуровым, дирижёром Большого театра. Он мне предложил поступить к нему в аспирантуру на оперно-симфоническое дирижирование.
В Липецк меня пригласили, когда, к сожалению, не стало Гарри Оганезова. Это было ровно 14 лет назад. Первые два года я совмещал работу с Ульяновском, так как служил там вторым дирижёром. И вот уже дожил до сегодняшнего юбилея, когда нашему Липецкому симфоническому оркестру исполняется 35 лет.

Мы — оркестр

— Как приходят музыканты в оркестр? Ведь это не простое собрание людей. Есть же какой-то объединяющий принцип?

— Все в оркестре объединены как минимум образованием. К сожалению, у нас в Липецке отсутствуют высшие музыкальные учебные заведения — я имею в виду консерваторию, институт культуры, — но мы приглашаем к нам работать музыкантов-выпускников из ближайших городов. Изначально же оркестр был создан на базе педагогов, которые преподают в музыкальных школах и училищах Липецка. Но сейчас у нас много музыкантов, имеющих отношение только к оркестру. Всего в коллективе играет 55 человек.
И естественно, всё цементируется понятием «коллектив». В симфоническом оркестре должен быть хороший моральный климат. И надеюсь, что это будет так всегда, поэтому наша задача — нести культуру в город, область, другие города, за рубеж. Мы основываемся на таком устое, что труд музыканта в оркестре огромный, и его нужно выдержать. Есть записи на студиях, гастроли. Я всегда говорю, что музыкант познаётся на студийной записи, а как личность, как человек — на гастролях, в основном зарубежных, потому что там куча неудобств, недоеданий, недосыпаний, переездов. Вот через это всё наш оркестр прошёл, поэтому я спокоен: в нашем коллективе традиции сохраняются.

— Как вы «дирижируете» моральным климатом коллектива?

— Я не отношу себя к дирижёрам, которые приходят и дают понять всем своим видом: я здесь главный, парю над вами, а вы — подо мной. Этот ложный пафос очень не люблю во всех отношениях. У нас такого попросту нет. Я доверяю музыкантам. И, надеюсь, они доверяют мне. А потом, музыкант — это личность, которая работает не на одном месте. В небольшом городе, где много музыкальных коллективов, один человек может работать в трёх, четырёх, пяти местах. И к этому нужно относиться всегда с пониманием.

«Когда нас не будет, нас будут играть на земле»

— Вы как дирижёр иначе чувствуете музыкальное произведение, нежели простой меломан. Как вам живётся с таким пониманием музыки?

— В первую очередь, это моя профессия, причём любимая. Поэтому я с огромным удовольствием и на работу всегда хожу, и возвращаюсь домой, потому что там меня ждут мои родные и близкие.

— А у вас музыкальная семья?

— Да. Жена играет в нашем оркестре. Мы с ней вместе приехали в Липецк 14 лет назад, она ранее работала в ульяновском оркестре, который называется «Губернаторский»… Так вот, отвечаю на ваш вопрос. Моя жизнь больше связана с классикой, но к разным стилям музыки отношусь спокойно. Если что-то мне не нужно, просто отбрасываю это в сторону. Но как дирижёр я не приверженец одного только классического направления. Мы играем разные программы. Сейчас новомодные современные певцы, группы горят выступать с симфоническим оркестром. Мы играли концерты и с «Сектором Газа», и с «Би-2», у нас был тур по семи городам. Сейчас на повестке — музыка аниме из японских мультфильмов. Существует определённый устой: что бы мы ни играли, должны играть профессионально. Поэтому как таковых раздражителей нет. Но есть моменты, которые просто не могут приниматься по причине того, что за плечами 18 лет образования, и слушать некоторые вещи — это в пустоту время бросать.

— Можете назвать музыкальных аллергенов не поимённо, но чтобы стало понятно?

— По большому счёту, меня, конечно, раздражает, последняя попса, которая сейчас новомодная. Если оценивать музыку, там её просто нет: всё написано на одной, двух, трёх нотах. А уж если говорить о «наскальных» текстах, то такое ощущение, что они их правда где-то там нашли. Нет ни музыки, ни текста — ничего! Но это сейчас модно. Они насильно запихивают в голову молодых людей такие штуки: отдают на радиоротации, а те гоняют по несколько раз в день, по телевизору тоже. Есть такие вещи, что просто выключаешь телевизор с мыслью: «Как такое пропустили?» Ведь помним Советский Союз, где целая комиссия худсовета давала добро или налагала вето на произведения. Я вспоминаю, как мы своим саратовским брасс-квинтетом в две трубы, с валторной, тромбоном, тубой, гитарой и барабанами, сдавали программу комиссии, где сидела женщина с полными формами. В заключение она произнесла: «Всё очень неплохо, но слишком сильно давит на грудь». Вот так нас принимали.

-Простите, как же вы работали с «Сектором Газа»?

— Мы и сейчас работаем с этой программой, которая у нас будет осенью. Понимаете, это классика своего рода. Вот как, к примеру, Юрий Шатунов тоже уже классика. Да, другое направление, но есть своя стилистика, узнаваемая для любого композитора. А Юра Хой выступал в цирке, был мат-перемат, а сейчас его команда музыкантов сделала классную штуку: инструментовали всё под симфонический оркестр, с гитарами, клавишными, барабанами. Оцифровали голос Юрия Хоя, и на концерте пускают его в проекции, как будто он живой. Там всё очень и очень по-другому, чем было. Просто, но есть глубина: темы, которые могут сейчас быть актуальными в связи с нашей ситуацией… Всё, что происходит с Украиной, например.

Что ты, музыка? Ты — тайна

— Константин Владимирович, а когда вы испытали потрясение от настоящей академической музыки?
— Я помню два момента. Первый, когда мы поехали в составе нашего сборного русского оркестра во Францию. Дирижировал минчанин Андрей Галанов. Мы играли шестую симфонию Чайковского в кафедральном соборе. И настолько идеально сыграли, что дирижёр убежал за собор плакать, и у всех были слёзы на глазах. Вся симфония пронизана душой Петра Ильича Чайковского.
А второй момент, опять же, на гастролях во Франции с Саратовским оркестром, но уже с другим импресарио. Мы давали концерт в Бордо, на территории аббатства. И ровно за два часа до начала мне позвонили и сказали, что дирижёр Юг Ренер не приедет в силу каких-то проблем. А играли мы — ни много ни мало — виолончельный концерт Антонина Дворжака, и в оркестре солировал ученик Ростроповича, француз, которого я вообще не знал. Слышал про него, но никогда с ним не дирижировал. Концерт прошёл замечательно. Тогда я понял, что справился. Потом, через несколько лет, приехав в Саратов и послушав этот концерт в исполнении этого же оркестра с другим солистом, осознал, что на тот момент был большим авантюристом, потому что это один из самых сложных аккомпанементов вообще, в принципе. Но это было хорошим потрясением. Я даже после сказал, что не буду открывать партитуру девятой симфонии во втором отделении Дворжака, я её продирижирую наизусть. Вот, наверное, такие моменты в жизни особенно запоминаются, они знаковые. А вообще вся музыка — это потрясение. Сложно представить, как абсолютно глухой Бетховен написал свою девятую симфонию и дирижировал её. Я думаю, музыка была у этих гениальных композиторов в голове. Они её не писали, а записывали.

Текст: Светлана Чеботарёва
Фото: Сергей Паршин